Культура

09.02.2002

Летающие аппараты в Камаловском испытывают на художнике

Если твоя фамилия Скоморохов, то тебе, видно, на роду написано работать в театре. А уж если твой отец - известный на Дальнем Востоке театральный художник, выбора просто не остается. Сергей Скоморохов, главный художник Камаловского, жребию, уготованному свыше, противиться не стал.

- Сергей Геннадьевич, какие-то еще знаки судьбы были в вашей жизни?

- Когда я учился в Москве в школе-студии МХАТа, моими преподавателями были театральный художник Окунь, который сейчас работает на Бродвее, и Владимир Шверубович, сын Василия Качалова. Владимиру Васильевичу было 75 лет, он вел наш курс - удивительный человек, последний из представителей истинных российских интеллигентов, любимец Станиславского... И хотя сам Шверубович никак мне не протежировал, меня пригласили в Качаловский БДТ. Вообще, я попал в Казань довольно случайно: работал себе в Твери, а тогдашний главреж Качаловского Натан Басин, который знал меня и моего отца по Дальнему Востоку, как-то разыскал меня и позвал к себе.

- Мир театра немыслим без легенд, примет и суеверий. Правда ли, что если театральная портниха с утра волосы не смогла уложить, она откажется в этот день костюм переделывать?

- Нет, такого не слыхал. Это, наверное, зрители для интереса придумывают. У меня есть одна, личная, примета - Качаловский театр никак не может подружиться с Островским, хотя, казалось бы, классик русской драмы. Никто из режиссеров не хотел его ставить. Ни Басин, ни Ярмолинец, ни Табачников... У камаловцев же постановки Островского блестящи, зато "не идет" Шекспир, зритель его не принимает.

- Основатель вашего рода случайно не из актеров был?

- Все возможно. Помню, еще моего отца спрашивали, не псевдоним ли это. Фамилия наша редкая, но нескольких Скомороховых я в России знаю, мы друг за другом следим. Есть театральный режиссер Скоморохов, есть журналист, есть военный. Когда я ставил спектакль в Германии, немцы заинтересовались, как можно перевести мою фамилию. Услышав, что скоморохи - это древнерусские артисты, пришли в восторг и перевели как что-то близкое к менестрелю.

- Вы, выросший на русской культуре, без страха шли в национальный татарский театр?

- Для художника обязательно знать все культуры. А с театром Камала я давно начал сотрудничать, еще когда работал в Качаловском. Сюда меня привел режиссер Дамир Сиразиев, со всеми познакомил, и за двадцатилетнюю дружбу с камаловцами я оформил им два десятка спектаклей. Так что когда шесть лет назад БДТ принял Славутский, со своим художником, я не раздумывал, куда идти. Конечно, я учился - ездил по деревням, изучал костюмы, быт.

- А бывало, что какая-нибудь "бабушка из восьмого ряда" отпускала едкое замечание: дескать, вот тут наврал художник, татары такое сроду не носили?

- Были случаи, когда я делал костюмы, подчиненные решению спектакля, а зрители воспринимали их как этнографические. В "Банкроте", который мы ставили с Празатом Исанбетом, образ спектакля требовал активные, острые костюмы, а это не совпадает с характером национального костюма. Случалось, наоборот, изобретенные мной одежды воспринимались как должное. Татарский городской костюм конца XIX века очень мало описан в литературе, и для постановки "Шурин, соперница и другие" по пьесам Галиаскара Камала мы с Фаридом Бикчантаевым на основе каких-то наметок, по сути, сами все придумали - красили, расписывали ткани, кроили. Но вообще я стараюсь не портить то, что есть. Татарский костюм хорош сам по себе, теперь-то я это точно знаю. В ряду других тюркских национальных костюмов он наиболее теплый, мягкий, домашний.

- Носить костюмы актеров учите?

- Вот Ринат Тазетдинов может и фрак носить, и галоши с телогрейкой. Сейчас он снялся в художественном фильме, в роли милиционера, так как будто всю жизнь был военным человеком. В Качаловском назову Юрия Федотова. С актрисами - особая вещь. Очень требовательная актриса Алсу Гайнуллина, работает плотно и с художником, и с модельерами. Даже когда спектакль уже идет не один месяц, у Алсу возникают какие-то идеи, костюмы приходится корректировать, а порой - шить новые.

- Кто на сцене главнее: режиссер, который задумывает, или художник, который все это воплощает?

- У нас братские отношения. Когда царит диктат, не важно, с чьей стороны, то неизбежно наступает непонимание, развал. Мне довелось поработать с известным режиссером Табачниковым, он в Качаловском ставил "Царя Федора Иоанновича". Ефим Давидович говаривал: "Сережа, мне нравится - я не помню, что ты предложил, что я".

- Какой спектакль выпил много крови?

- Самое страшное было в Нижнем Новгороде с "Убийством Гонзаго". В разгар перестройки какой-то умник придумал сократить в театре пошивочный цех, и шить костюмы для спектакля отдали на фабрику, изготавливающую военные рукавицы. Приезжаю в Нижний, встречает меня Табачников и говорит: "Сережа, придумай что угодно, сделай что хочешь, но они действительно сшили варежки!" И вот сутки, не отходя от стола, расписывал эти "варежки" под костюмы от средневековой эпохи до моды 37-го года.

- Рисковать актеров часто заставляете?

- Вообще-то в театре есть такая штука, как профсоюз. Он контролирует - если сценическая конструкция выше двух метров, то запрещает ею пользоваться, требует перила, подпорки. Весьма рискованные трюки будут в "Баскетболисте", который через неделю выпускаем. Там гондола летает, инопланетянка в воздух поднимается, а в гнезде, на высоте около двух с половиной метров над полом, Ринат Тазетдинов будет сидеть. Ему сначала эта идея совсем не понравилась - просил гнездо на пол опустить. А Салимжанов сказал, что первыми полетим мы с заведующим постановочной частью. Так что все мои изобретения на мне сперва испытывают.

Фото Олега КОСОВА.

Алия ЗИГАНШИНА